С днем рождения, Линушка.

[Lenel]

Все, отбечено и я считаю текст законченным.


Я решила сломать все шаблоны и сделать подарок самой себе.


Кошка!

Помни, пожалуйста, что твоё счастье и твоя радость зависит в первую и большую очередь от тебя. Люби себя, заботься о себе. Ты чудесная Кошка и заслуживаешь и любви, и заботы, и радости даже когда ты больна, грустишь и не приносишь пользы. Особенно когда ты больна, грустишь и не приносишь пользы. А еще у тебя чудесные друзья, которых всегда можно попросить о помощи. Не забывай об этом.


Этот текст я, кажется, терзала 4 или 5 лет, но я его закончила и он мне нравится.

текст писался изначально на флешмоб, но через пять лет Зоркий Сокол выяснил, что читал ключ жопой. Так что это просто подарок для  Джедайт, без ключа.

А мой подарок в том, что я его добила.

Название: Танец огня
Автор: Ленэль
Бета:  Ызарга
Оригинальный мир и персонажи  Джедайт и  Тиль Уленшпигель
Персонажи: Рай/ Даго Дайнари
Категория: слэш
Рейтинг: R
Жанр: романс
Размер: 4529 слов, 10 страниц


Даго Дайнари всегда знал, что от компании одни неприятности. Одному и спокойнее, и безопаснее. В юности посыльные от отца вечно вынуждали его отрываться от научной работы ради совершенно бесполезных вещей — и если разговоры с отцом Даго еще мог как-то понять, то всякие замшелые традиции и ритуалы были бессмысленной тратой времени. Взять хотя бы пресловутое путешествие наследника. Словно необходимо потратить сто лет, чтобы осознать, что жизнь — тлен и суета сует! Он и так это прекрасно понимал, не покидая пределов Стигии.
И ошибался. Жизнь и живые очаровали его так же, как ранее наука. Их тоже можно было изучать бесконечно — возможно, даже дольше, чем знаменитые библиотеки некромантов. Люди, благословенные, эльфы, оборотни — за каждым было интересно наблюдать, разгадывать характеры, выводить закономерности. Почти так же интересно, как книги — но куда разнообразнее.
Некоторым живым даже удалось стать неотъемлемой частью его жизни — но это не значило, что Даго готов был все время находиться рядом с ними. Даже с названным братом. Или — тем более с ним. За две сотни лет знакомства он твердо понял, что проблемы Александра Меченого слишком часто становятся проблемами тех, кто не успел вовремя скрыться. А ведь Алекс был не единственным его другом — просто самым давним. Нет, Даго дорожил теми, кто стал ему близок, и дружба безусловно стоила всех хлопот, но как же всё это отвлекало от дел! Как ни крути, смыслом жизни любого некроманта было познание, а войны, интриги и прочие преходящие земные развлечения это так… ненаучно. Конечно, всегда можно было вернуться домой, в Стигию. Умереть, взойти на престол, а там Даго посмотрел бы на тех, кто посмеет мешать Единственному в его изысканиях. Но смерть лишила бы его любопытства и упрямства, оставив лишь долг, а Даго искренне верил, что любопытство и упрямство — неотъемлемые черты хорошего учёного. Малоэмоциональный, как все его сородичи, он жил среди смертных в том числе для того, чтобы не забыть о том, как это — чувствовать.
Когда Даго казалось, что его суть слишком сильно овладевает им, стоило лишь прислушаться к мыслям окружающих — нелогичным, сумбурным, бессистемным, восхитительно живым и человечным — и холод бесстрастия отступал. Даго не понимал, что стоит за всем этим хаосом — лишь читал мысли, а не чувствовал эмоции, как благословенные, — и извечное любопытство отбрасывало его от края вернее, чем магические практики.
За века странствий он повидал почти все расы, населяющие мир, и все они были одинаково живыми и занятными. Пожалуй, Даго не доводилось встречаться лишь с духами.
Согласно всем источникам духи были взбалмошными, инфантильными, эгоистичными — в общем, совершенно несносными, хотя и крайне занятными созданиями. Обитали они в своем собственном мире или пласте реальности — Даго толком не разобрался, — так что в мире появлялись редко. Зато у духов и некромантов была богатая общая история, и Дайнари перечитал достаточно мемуаров, чтобы заинтересоваться живыми и непосредственными детьми стихий. Даже его далекие предки, малоэмоциональные, как все некроманты, описывали редкие встречи с духами, как настоящее чудо. Даго скептически относился к превосходной форме прилагательных, но сам факт того, что древний некромант назвал танец духа “прекраснейшим зрелищем в жизни и существовании”, говорил о многом.
Иногда духи рождались в человеческих детях — для каких-то своих, никому не ведомых целей, но вспоминали себя лишь к концу жизни, если вообще вспоминали. В Империи Ишара, где они предпочитали появляться на свет, таких детей ценили на вес золота: нет и не было в мире лучших целителей, чем духи. Их собирали и обучали в монастырях по всей стране, и Даго даже доводилось в них бывать. Впрочем, ничем особенным послушники и братья не отличались, кроме, разве что, удивительно ясных глаз. Рождённые духи были красивы, но красотой вполне человеческой, привычной. Ничего выдающегося.
Даго долго мечтал увидеть настоящего, воплощенного, а не рожденного духа, но потом отбросил мысль, как неосуществимую. В вещном мире осталось слишком мало от изначальных стихий, чтобы духи могли появиться во всём блеске, а в мире духов для любого некроманта было слишком много жизни. Опасно. Непредсказуемо. Бессмысленно. Не-це-ле-со-об-раз-но.
Логика подсказывала забыть о том, что не сулит никакого практического значения, кроме удовлетворения его извечного любопытства, но подсознание упрямо возвращалось к неясному образу. Даго никак не удавалось окончательно отбросить мучающий его вопрос: какие же они, духи?
Принц всегда подозревал, что сбывшиеся мечты способны сильно испортить жизнь — для этого достаточно было посмотреть на названного брата! — но эта мечта исполнилась как-то совсем уж неудачно.
Вожделенный дух в прямом смысле свалился ему на голову, и если бы Даго в тот момент не испытывал новый щит, ходить бы ему с подпаленной шевелюрой. Слухам находка соответствовала мало: сначала некромант даже не понял, что именно носится вокруг него в воздухе и еле слышно возмущенно пищит. Искорка? Бродячий огонёк? Сбежавший от неумелого мага файербол?
Загадочный предмет легко поместился бы у него в кулаке, да еще и мельтешил вокруг как безумный. Немудрено, что Даго не сразу разглядел в предполагаемой магической аномалии крошечную фигурку, окруженную ореолом пламени.
Разумным существом это нечто быть не могло — оно не мыслило, по крайней мере, Даго не слышал его мыслей. Сначала он предположил, что видит иллюзию, потом — что это некий магический конструкт — предположительно, на основе организмов саламандры, феникса или голема, — сбежавший от хозяина. Размышлял Даго вслух и теорию признал несостоятельной, когда неопознанный летающий объект снова начал носиться перед ним в воздухе. На этот раз за ним оставался огненный след, складывающийся во вполне знакомые буквы — и удивительно изобретательные ругательства. Следовать совету Даго, разумеется, не стал: одновременное спаривание с фениксом, саламандрой и големом не представляло никакого интереса, — но разумность за собеседником признал.
Вопрос о его расовой принадлежности оставался открытым, пока загадочный собеседник в письменной форме не возмутился несправедливостью судьбы, занесшей его в невесть какую дыру, ничтожным количеством огня в оной дыре и бестолковостью дылды, не способного узнать духа, даже если тот висит у него перед носом.
На справедливое замечание Даго о том, что ни в одной из летописей не упоминались столь скромные размеры детей стихий, существо вдруг зависло напротив его лица, словно разглядывая черты, а потом в воздухе появилось краткое резюме: — Ты очень мало знаешь о духах. Но тебе повезло, я расскажу. Я — Рай.
Даго только рассмеялся. Поначалу. Потом ему стало совершенно не смешно.
За следующие пару лет Даго действительно узнал о духах многое. По крайней мере об одном из них — том самом, которого СаШот послал ему не иначе как в испытание. Рай, разумеется, был не согласен: по его вескому мнению, Даго прямо-таки счастье привалило.
Счастье оказалось искренним, порывистым, непосредственным и самовлюбленным. А ещё у Даго не получалось читать его мысли. Никак. Он даже всерьёз полагал, что просто читать там нечего. Думать Рай, кажется, вообще не умел — бросался на реальную или воображаемую опасность очертя голову, словно был бессмертным. Впрочем, там — у себя, дома — он и был бессмертным. Умирая на своих Небесах, духи возвращались к родной стихии, и Рай попросту растворился бы в Изначальном пламени… Если бы не ухнул в пылу схватки в прореху, ведущую в вещный мир.
В родном измерении духи были вполне сопоставимы с людьми по размерам, но здесь было слишком мало огня, чтобы он мог позволить себе полноценное тело — даже человеческое, что уж говорить об облике духа. Вне родной стихии Раю пришлось бы расходовать внутреннее пламя, и поддержание даже человеческой плоти, не требующей магического насыщения, выжгло бы его запас за пару часов.
Тварный мир стал для духа ловушкой, из которой его не освободила бы даже смерть — отсюда у Рая не было надежды вернуться в родную стихию. Изначальному пламени не осталось места под синими небесами, а обычный огонь Рая скорее возмущал, чем притягивал: слишком слабый. Ему понравились разве что вулканы. В одном из них дух просидел так долго, что Даго даже предложил ему остаться. Рай отказался. Ему всё равно не хватало сил, чтобы вернуться домой, а оставлять Даго в покое он отчего-то категорически не желал. Как обосновал тогда, в самом начале: “Тебе надо больше узнать о духах!” — так и стоял на своём.
Некромант почти привык к непоседливому спутнику. Огонёк оказался удивительно упорным для существа такого размера, а упорство Даго уважал. А ещё дух был бесстрашным, любопытным и увлекающимся. Вопреки первому впечатлению он оказался весьма смышлёным, разве что ход его мыслей оставался для Даго загадкой. У духа напрочь отсутствовала свойственная некромантам формальная логика, зато резоны “хочу” и “красиво” он использовал куда чаще, чем хотелось бы.
А еще присутствие духа не тяготило Даго, и это удивляло — обычно он быстро уставал от чужой компании. Но Рай оказался чудесным лекарством от скуки — с ним точно можно было не бояться соскользнуть в бесстрастие: чему-чему, а о спокойствии рядом с духом оставалось лишь мечтать. После достопамятного купания в вулкане Рай нашел способ сделать свой голос громче, и их разговоры стали куда оживлённее. Иногда Даго с удивлением замечал, что горячится, отстаивая свою позицию в споре, или ощущает самую настоящую гордость, убедив в чём-то упрямого собеседника. Что уж говорить о его обычном любопытстве: рассказы Рая распаляли его до предела, и это при том, что тот не считал себя талантливым рассказчиком. На родине Рай был воином и танцором, и это приводило Даго в исступление: возможность увидеть пресловутый танец духа маячила перед глазами и никак не давалась в руки. Дух не мог воплотиться в полной мере, а значит, не мог и показать Даго то, что тот так хотел. Зато рядом с Раем некромант злился, радовался, раздражался, удивлялся куда чаще, чем за предыдущие столетия.
Алекс, познакомившись с духом, не раз бурчал, что Даго, очевидно, просто не хватало реальных сложностей, раз он выбрал самую дурацкую — невоспитанного ребёнка. Его можно было понять: невесть отчего невзлюбивший Алекса Рай оказался исключительно изобретательным на мелкие пакости: подпалить волосы, прожечь штаны, нахамить, — а урезонить духа у Меченого не было никакой возможности. Рай прислушивался лишь к Даго, и то через раз.
Но ребёнком Рай не был. Хотя его непосредственность и наивный эгоизм не вязались с образом воина, у себя на Небесах дух успел повоевать — всерьёз. Только вот не успел ещё пережить ни одной потери. Да и о каких потерях можно было говорить, если павшие собратья уходили в свою стихию, чтобы потом явиться снова. Для того духи и рождались в мире: эмоциональный опыт, недоступный вечно юным и беспечным детям стихий на Небесах, делал их неизмеримо сильнее.
Тварный мир вначале ужаснул Рая — а потом очаровал. Привыкший к чистоте стихий дух долго не мог принять безобразия и грязи, недолговечности и несовершенства смертных тел, болезней и увечий, окончательности и неизбежности смерти. Даго иногда думал, что Рай так яростно отказывается его покидать именно потому, что некромант был в куда меньшей степени подвержен болезням, ранам и старости. Осколок привычного в незнакомом и пугающе некрасивом мире. Впрочем, спустя некоторое время Рай сумел разглядеть всю ту красоту и жизнь, которые, вопреки всему, наполняли тварный мир. Его, как и Даго, завораживали изменчивость и разнообразие эмоций. Но если Даго предпочитал наблюдать и анализировать, Рай окунулся в возможность чувствовать с энтузиазмом ребёнка, впервые увидевшего море. Он перебирал впечатления, как фрукты на базаре — надкусывал, отбрасывал, тянулся за следующим. Временами Даго хотелось, чтобы дух был более разборчивым. Или, хотя бы, нашёл иной объект для экспериментов. Но Рая устраивал Даго, а что думал по этому поводу сам Даго, его волновало мало. Даже когда дух с непривычной неуверенностью сообщил, что, кажется, любит его.
Пожалуй, это была самая несмешная его шутка. Влюбиться в некроманта — какая удивительная неосторожность! В чём-то Даго даже сочувствовал духу: судя по мыслям живых, безответная любовь была исключительно неприятна. Он даже предложил Раю возлечь вместе — к примеру, в том же самом вулкане: духу вполне хватило бы огня, чтобы поддержать человеческую форму, а сам Даго отлично умел ставить защиту. Обычно он не одобрял благотворительности, но уж больно несчастным выглядел Рай после того, как, наконец, поверил: Даго не знает, что такое любовь. Ведомые целесообразностью, многие некроманты прекрасно обходились без неё, и Даго был с ними вполне согласен. Любовь была бесполезной, а если так — зачем пытаться ощутить то, что не приходит само?
Щедрости Даго Рай не оценил — только посмотрел на некроманта так, словно тот сморозил невесть какую глупость. Он начал было что-то говорить, но прервал сам себя и метнулся прочь. Только огненный след мелькнул. Тогда дух впервые пропал почти на трое суток, и Даго сам поразился тому, как сильно ему не хватало мельтешения и болтовни. Он уже почти было собрался искать Рая, когда дух вернулся сам — и с почти обычной жизнерадостностью сообщил, что намерен объяснить Даго, что такое любовь. Как обычно совершенно игнорируя мнение самого Даго. Это успокаивало.
А еще это было неловко, раздражающе и утомительно. Даго устал объяснять, что не испытывает потребности в любви, что его абсолютно устраивает дружба и ни к чему не обязывающий секс, что ему приятна компания духа, что он не намерен прекращать их общение и не понимает, чего именно не хватает Раю.
Дух пытался объяснять — путанно и сбивчиво, но его слова больше, чем когда-либо, походили на бред. Он и сам, пожалуй, не мог точно сказать, чего именно хочет от Даго — то просто быть рядом, то Даго целиком — что бы это ни значило! — то ещё что-то столь же несуразное. Даго долго пытался понять, что именно не устраивает Рая, а потом сдался, отказываясь возвращаться к этому разговору. Даго не понимает, что такое любовь, которой так жаждет от него Рай — и точка! Рано или поздно дух должен понять, что не всё в мире происходит согласно его желанию — и смириться с этим. Почему бы не сейчас?
Рай долго не оставлял попыток, но потом и правда смирился. По крайней мере, перестал поднимать эту тему, и спустя несколько месяцев их жизнь стала почти прежней. Разве что дух стал меньше двигаться — особенно когда считал, что Даго его не видит. Зависал на одном месте или опускался куда-нибудь. Думал, наверное.
Даго стоило бы радоваться этим изменениям — думать полезно! — но почему-то этот новый Рай беспокоил его, как мысль, которую никак не выходило сформулировать. Впрочем, Даго быстро убедил себя, что это лишь отголосок прошлой неловкости. Всё вернулось на круги своя, и этому можно было лишь радоваться: Даго и сам не понимал раньше, насколько привязался к духу и насколько естественной ему кажется компания Рая.

***

Даго привык к нему. Привык — и доверился настолько, что, проснувшись однажды связанным и в нефритовом ошейнике, первым делом пугается. Духа, наверное, убили или ранили. Рай никогда бы не позволил его поймать.
Но — та же комната, где они остановились накануне. Дешевая каморка в мансарде — лучший номер, по словам трактирщика. Только вот запястья накрепко примотаны к изголовью кровати, а холодный камень на горле надёжно перекрывает доступ к магической силе.
В изножье постели, смешно скрестив ноги, сидит подросток — смуглый, гибкий, черноволосый — и, лишь когда он поднимает голову, Даго узнает золотой взгляд.
— Рай! Это не смешно! — От удивления Даго даже не может сердиться.
— Совершенно не смешно, — без обычной улыбки соглашается Рай. — Я люблю тебя. От этого болит сердце, которого у меня вроде как нет. Когда больно — совершенно не смешно.
— И что теперь? Овладеешь мной? Будешь держать в оковах? Напоишь приворотным? — Даго действительно интересно, что собирается делать дух, решивший завести себе некроманта. Рай и правда бунтарь — последние несколько тысячелетий происходило ровно наоборот.
— Я буду танцевать. — Рай выскальзывает из куртки как ветер из порванного паруса. Рубашка планирует на пол, точно и гибко переступают по половицам босые ноги, простые полотняные штаны остаются лежать кучкой подтаявшего снега. — Я буду танцевать для тебя.
— Ты не можешь! — Даго вмиг забывает о спокойствии — рвётся, дёргает руки так, что, кажется, кровать должна не выдержать, не то что ремни или запястья — но дерево прочнее его ужаса, а нефрит надёжно блокирует магию. Раю не хватит сил, чтобы долго поддерживать тварное тело, куда более требовательное, чем обычный крошечный огонек, и куда менее естественное для духа. Но мальчишка лишь улыбается — самыми уголками губ, невесело и до горького нежно. — Могу. Ты же хотел увидеть, Даго. Смотри!
И он действительно танцует — гибкий, яркий, стремительный. Стелется пожаром в степи, бьётся пламенем свечи на окне, расплескивает искры, как брызги воды. Даго забывает и об ошейнике, и о ремнях на руках — танец духа, даже в слабом человеческом теле, завораживает.
Рай танцует — и танец расцветает его огнём, тенями мечется по стенам убогой комнатушки, изгибается, скользит, трепещет, лишая смуглую кожу красок и плотности. Рай танцует — и в повороте головы заостряются скулы, становятся ломкими движения, тускнеет блеск глаз. Рай танцует — и его жизнь и сила перетекают в пламя.
Это страшно — и ужасающе, нечеловечески прекрасно. Так прекрасно, что Даго забывает о попытках вырваться и смотрит, смотрит, смотрит. И в этом внимании нет ни грана исследовательского интереса.
Рай ловит его взгляд, не прекращая танца. Ловит — и не отпускает больше; и Даго следует за духом, за неслышной мелодией, за зовом огня. Движется, подчиняясь неумолимому ритму чужого сердца. А потом танец сменяется тем, что танцуют лёжа, и Даго в нём — полноправный партнёр, несмотря на связанные руки.
Что значат ремни на запястьях, когда он кожей чувствует жар кожи, когда Рай переплетает пальцы с его пальцами, не отрывает от него горящего золотом взгляда, целует — отчаянно и жадно, так, что не ответить — невозможно.
Обычно Даго ведёт сам, но сейчас его ничто не смущает. Даже холодный разум некроманта пасует перед яростно и стремительно затапливающими ощущениями. Должно быть, так чувствуют люди, и теперь Даго куда понятнее все их глупости. Он и сам сейчас — безумен! Даго способен мыслить рационально -— помнит об этом! — но не понимает, как вынырнуть из этого марева. Нет! Не хочет понимать. Впервые за все века жизни. Особенно когда Рай, напряженный, как натянутая тетива, опускается на него сверху — резко и сразу. Всхлипывает беспомощно, ложится ему на грудь, дышит тяжело и часто — не от боли, кажется. Или боль для Рая просто ничего не значит? Рай опирается о его грудь, поднимается, смотрит в глаза. Губы кривятся в ликующей и мучительной улыбке. Огонь, окружающий гибкую фигуру, обнимает их обоих, течёт по венам, струится вокруг — ласковый, как вода, и такой же неумолимый.
Кто из них начинает двигаться первым, Даго уже не понимает.
Радости плоти не миновали Даго, но ещё ни разу в жизни он не чувствовал столь ярко. Духи — воплощение жизни, а что может быть ближе к жизни, чем... Что?
Стигийский — самый простой язык на свете и самый сложный. Даже для стигийцев, народа, который, по мнению многих, попросту свихнулся на познании! Слова, обозначающие понятия, никто не учит и не создаёт. Они сами возникают, когда некромант осознаёт ранее неизвестное. И Даго изнемогает от того, что у него нет ни слов, ни предположений о том, что происходит с ним. Сейчас он чувствует себя настолько живым, что это почти нестерпимо, куда хуже запертой внутри магии! Как только люди справляются с этой пыткой?!
Даго переполнен страхом, горечью, злостью на того, кто так бездумно жертвует жизнью — ради чего?! И в то же время не может оторвать взгляда от золотых глаз и смуглых плеч, от страдальчески сведённых бровей, от излома губ. Радость и нежность — невозможные, нелогичные, неуместные! — разливаются в венах ядом и мёдом, переполняют его болезненным и острым наслаждением, и это противоречие заставляет яростно вскрикнуть. Что-то неведомое, но очень важное рвётся изнутри.
Осознание крушит его невежество так же неумолимо, как река весенний лёд, вырывается единственно-возможным — Каэри... Тамо каэри! — и вместе с найденными словами наружу выплескивается огонь. Даго никогда не подумал бы, что в нём может быть столько. Хватит, чтобы без следа распались ремни на запястьях, чтобы хрустнул пополам ошейник, не сумевший обуздать это безумие, чтобы Рай раскинул руки, принимая в себя поток силы. Своей стихии.
Они лежат на растерзанной кровати и тяжело дышат. Рай распластался на нём — восхитительно весомый, материальный, настоящий, и Даго прижимает его крепче. У него в голове нет ни одной мысли, кроме безмерного удивления: любовь — это, оказывается, очень просто и совершенно ужасающе. Одно слово — каэри — переворачивает весь его мир вверх тормашками, и Даго так счастлив, что даже думать не хочется. Некромант, который не хочет думать! Совершенно несмешная шутка. Но хочется слушать чужое дыхание и ловить отголоски дрожи, прокатывающиеся по их телам. Чув-ство-вать. Близость была такой острой, словно у него за плечами не было столетий и всех тех, с кем Даго делил постель. Словно впервые. А может, и правда — впервые. Ведь любить он научился только что. Любить — и бояться! Не за себя — за другого. За дурного, безрассудного, отчаянного каэри.
Даго задыхается, понимая, как легко мог потерять, и встряхивает мальчишку за плечи.
— Как ты мог?! О чём ты думал?! Ты, ты… Дух!!
Рай поднимает голову. В золотых глазах совершенно трезвая горечь.
— Да, дух. Прости меня, Даго. — Тот открывает было рот, но на губы ложатся прохладные пальцы. — Выслушай. Всего несколько минут. Прошу. Я думал просто станцевать. Для тебя. Ты так хотел увидеть, я думал, у меня хватит сил. Это… подарок. Чтобы ты запомнил меня. Надолго. У меня не вышло: это тело слишком слабое, я не могу танцевать так, как танцевал дома. Всё зря. Но, знаешь, я не жалею. Не могу. Разве что о том, что сжёг все мосты, но сейчас я думаю, что это достойная цена за твои объятия. Пусть ты никогда не ответишь мне, но мне ответил твой огонь. Я сохраню его. Здесь. — Он ловит Даго за руку, касается губами пальцев и кладёт себе на грудь. В ладонь отчётливо и суматошно бьётся.
Даго смотрит на упрямо сжатые губы, и его с головой захлёстывает неведомой ранее нежностью. Смелый, смелый Рай. Сам Даго таким смелым себя не ощущает. Слова, такие ясные и простые в голове, стоят где-то в горле, и выпустить их невыносимо страшно. Даго сглатывает.
— Я должен тебе сказать…
— Давай. Я заслужил. — Рай весь вскидывается, хотя на деле он неподвижен и напряжен как струна. — Или дай, я сам угадаю. Я рехнулся, я предал твоё доверие, я должен уйти! Что-то ещё?!
Даго теряется в этом сбивчивом отчаянном монологе. В голове так отдаётся пульс, что он едва разбирает слова. Рай несёт какую-то чушь, и Даго дёргает его на себя и затыкает поцелуем.
Способ оказывается таким действенным, что работает и когда они расцепляются и синхронно глотают воздух. Рай ошарашенно смотрит на него — и молчит. Слава СаШоту. Даго не уверен, что смелости хватит надолго.
Молчание повисает в комнате весомо и осязаемо, как дым благовоний, как горячий пар, как туман, и Даго решается.
— Не уходи. Никогда не уходи.
— Конечно. Сей... Сейчас. — Кажется, Рай не слышит его — или не понимает, потому что слепо опирается о тюфяк и почти сползает с кровати, прежде чем свалиться обратно. Губы шевелятся совершенно беззвучно, как у марионетки, и голос возвращается к духу не сразу. — Что?! Повтори.
— Не уходи, — послушно просит Даго. — Останься. Со мной. Насовсем. — Сейчас он как никогда жалеет, что не слышит мыслей Рая. Вдруг он передумал? Близость смерти многое меняет.
Рай смотрит на него непонимающе.
— Не уйду. Но почему? Это из-за танца? Но он же… это же не то. Это же не танец духа, я же не смог!
— Из-за танца, — тихо соглашается Даго. — И нет. Наверное, мне надо было очень испугаться, чтобы понять, что я тебя люблю. Не уходи, Рай. Пожалуйста.
— Любишь?!
— Да. — Даго не колеблется. — Да, люблю. Тамо каэри.
— Тамо?.. — Рай неуверенно повторяет за ним и вспыхивает восторгом, когда в сознании возникает смысл незнакомых слов. Стигийский. Стигийский не учится — осознаётся, и для этого вовсе не обязательно быть некромантом или стигийцем. Рай не сумел бы повторить признание в любви, не чувствуя её.
— Тамо каэри, — твердо говорит он, умудряясь даже осознанное исковеркать чудовищным акцентом. Но Даго совершенно не смешно.
— Иди ко мне. — Рай сидит совсем рядом, достаточно протянуть руку и дернуть на себя, но Даго лишь смотрит и зовёт. — Иди ко мне, каэри. Не оставляй меня.
И дух оказывается рядом, прижимается всем телом, переплетает ноги, обнимает. Непонятно, как невысокий изящный Рай может так обвиться вокруг куда более крупного Даго, но у него получается. Смуглые пальцы накрывают его ладонь, переплетаются с бледными пальцами, и Даго сжимает руку в ответ. Словно замок защелкивает. Словно ставит печать. Будто даёт слово. Эта нелепая человеческая традиция — пожимать руки, закрепляя обещание... Но его сейчас устроила бы любая.
Рай восхитительно материален, телесен, полон жизни, и сейчас ему, наверное, хватило бы сил вернуться домой. От одной мысли Даго мутит, но зная, каков Рай в полноте сил, он не может позволить ему снова выживать на тех крохах Огня, что доступны в тварном мире. В конце-концов, Даго умеет ставить щиты. Он мог бы навещать духа. Наверное, он сможет продержаться на Небесах с час… или дольше? От одной мысли о разлуке ему хочется обнять Рая, запереться с ним вон хоть в этой комнатушке, поставить защиту — призвать легион скелетов, если понадобится, да хоть снова поднять дракона! — но не позволить отнять у него Рая. Никому. Это безумие. Но это его безумие, и Даго не может отказаться от него. Не может — но должен.
Подбородок цепляют сильные пальцы, и Рай заставляет его поднять голову.
— Даго, прекрати!
Даго удивленно моргает и лишь потом замечает, как на кончиках его пальцев призрачной зеленью наливается сила. А потом Рай ловит его руку и касается губами пальцев, сцеловывая искры магии. Даго успевает испугаться, но дух только встряхивается, как кот, попавший под выплеснутую из ведра воду.
— Щекотно. О чем ты думал?
Даго совершенно не хочет отвечать, но и отказывать Раю не хочется, как и врать или лукавить.
— Ты хочешь вернуться домой?
Рай замирает. Даже не каменно, а… Словно пламя мгновенно выгорает до пепла. Тронь — и ветер разметает невесомые серые хлопья. Жизни в Рае сейчас не больше, чем в одном из скелетов Даго, чем в самой Белоокой.
— Ты всё же прогоняешь меня, каэри?
— Нет, нет, нет, ни за что! — Даго не дает договорить. Целует губы, целует скулы, виски, брови, щекотные длиннющие ресницы, зарывается лицом в растрепанные кудри. — Нет. Не хочу. Но ты же так тосковал по дому. И сила…
Рай смотрит на него, прикрывает глаза и вздыхает, и снова смотрит на некроманта.
— Даго… я тебя люблю. Ты такой умный. Но временами такой… недоумок! Да Ловцы с ней, с силой. И с домом. Теперь я умею тосковать только о тебе. И надеюсь, что больше мне не придётся этого делать!
— Не придётся, — Даго вспыхивает от одной мысли, что эту тянущую, мучительную неуверенность его Рай испытывал так долго. — Обещаю.
Рай то ли смеется, то ли скалится, изгибается, текучий, как его стихия, и такой же стремительный, и вдруг оказывается на Даго, и упирается ладонями в его плечи. И — да! — теперь Даго не сомневается, что Рай — воин, и воин, способный встать против него. Рай с неожиданной силой удерживает его, наклоняется и тихо шепчет. — Конечно. Потому что ты — мой.
— Да. — Даго не приходит в голову отрицать очевидное. — Я найду способ вернуть тебе Огонь.
Рай ухмыляется и бросает взгляд вниз, туда, где они кожа к коже, плоть к плоти.
— Уже нашёл!
Их смех сплетается так же, как их тела — идеальной гармонией, истинной магией, чудом — несотворенным, но случившимся.
— По-настоящему вернуть, — упрямо возвращается к теме Даго. — Насовсем.
— Не надо, — Рай улыбается так счастливо, словно Даго уже вернул ему его стихию. — Ты удержишь меня в мире, этого довольно. Я буду с тобой, остальное неважно. А вернуть мне Огонь… это невозможно.
Даго не спорит. Он слишком занят, целуя своего духа. Слова — прах. Поступки куда нагляднее. Ведь Рай доказал: невозможного не существует. Теперь очередь за Даго.