WTF Stranniki 2019: тексты R - NC-21 (мини). Пост 9

Скачать тексты выкладки

Название: Способ ждать
Автор:  Ленэль
Бета:  Ызарга  |Chaos Theory|
Размер: мини, 3827 слов
Пейринг/Персонажи:Алеана Кэр-Таль/Юля Лялина
Категория: фемслэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R – NC-17
Предупреждения: осознанная полиамория одного из персонажей, элементы AU
Краткое содержание: иногда просто хочется не быть одной
Размещение: только после деанона
Для голосования: #. WTF Stranniki 2019 — "Способ ждать"

Алеана Кэр-Таль любит тех, кто умеет быть смешным. Красивым быть легко. Она и сама прекрасно это умеет, лучшая маска, самая универсальная. А вот быть смешным — здесь нужны и смелость, и искренность. А что может быть интереснее искренности?
Алеана любит людей. Наблюдать, анализировать, заставлять раскрываться. Многие считают её бессердечной кокеткой, но что ей до чужих пересудов? Алеана просеивает окружающих, как песок золотоносной реки: никогда не угадаешь, какая встреча принесёт если не друга, то того, о ком будет тепло вспоминать.
Юлия, эта таинственная воспитанница господина Тарма, — Дарвальда! — из последних. Девочка отчаянно невоспитанная, просто до изумления — и до дрожи в пальцах смешная и нежная. Опаснейшая смесь с точки зрения Алеаны. Наивность и расчёт, упрямство и неуверенность, ломкая грация подростка и очаровательная неуклюжесть женщины, не осознающей своей прелести.
А осознавать ей есть что. Юлия не может похвастаться таким шлейфом поклонников, как Алеана, но это говорит лишь о том, что у мужчин глаза в заднице. Когда девочка перестанет сомневаться в себе, она станет поистине ослепительной, но и сейчас ею нельзя не любоваться.
И любовались ведь. На закончившемся с полкруга назад балу девушку приглашали не раз и не два, только вот те несколько молодых людей, что увивались вокруг, так и не смогли заинтересовать её всерьёз. Да и на приглашения Юлия чаще отвечала отказом, нежели согласием. И причина вовсе не в неумении танцевать, хотя воспитанница Дарвальда и правда танцует плохо. Просто девочка влюблена и не знает, доведётся ли ей снова встретиться со своим возлюбленным. В юности всё острее, неудивительно, что Юлия грустит, замолкает, погрузившись в какие-то свои мысли, и стоит вот так, как сейчас: зябко обхватив руками обнаженные плечи и глядя в тёмное окно. Сад залит тьмой, вряд ли она что-то видит, но отражение в оконном стекле такое потерянное, что Алеана неслышно подходит и обнимает гостью со спины.
— Снова грустишь?
То, как Юлия вздрагивает, Алеана ощущает всем телом и только крепче прижимает к себе. Плечи в декольте бального платья напрягаются, а потом девочка выдыхает и пожимает ими. — Немного. Мне одиноко.
— После бала? — Алеана смотрит в тёмное окно — не столько на отражение бледного Юлиного лица, сколько просто во тьму. — Тогда стоило принять одно из предложений. Тот юный лейтенант был весьма мил, и стихи у него не так уж плохи... для военного.
Юлия пытается сдержаться, но смеётся и встряхивает головой. В отражении взлетают вверх локоны, и Алеана рефлекторно жмурится, но прикосновения гладких упругих колец так и не ощущает. Воспитаннице господина Тарма недостаёт не только манер, но и длины волос. Прическа у девочки такая короткая, что это почти непристойно: так стригут лишь больных — да арестанток. Хотя Юлии идёт. Алеана видела её несколько раз, когда гостья снимала при ней тонкую заколку, на которую Дарвальд повесил простую визуальную иллюзию. Непривычно, но странно притягательно. Может, потому, что Алеане самой не впервой нарушать правила приличия?
Алеана опускает голову и целует шею прямо сквозь несуществующие локоны. Юлия вздрагивает, но не пытается высвободиться — чего бы ни хотело её сердце, тело тянется к теплу.
— Что вы делаете? — растерянно и напряженно спрашивает она. — Зачем?
— Разве не хочется иногда просто не быть одной? — Алеана роняет шепот на ушко, как леденцы в серебряную коробочку. — Разве не хочется сбежать от собственных мыслей? Отвлечься от страхов? Я знаю, Юлия, я тоже не могу быть уверенной в том, что мой муж вернётся.
— Но я ведь не люблю вас.
Смешная! Будто любить для этого обязательно. Всегда можно любить процесс — и тогда совсем не сложно искренне и истово любить каждого нового партнёра. В процессе. Впрочем, Юлия Алеане нравится по-настоящему.
— Девочка! — Алеана смеется — искренне и совершенно некрасиво, так, как обычно себе не позволяет. — Я не претендую на твою верность и — боги упаси! — на твоё сердце. Я со своим-то регулярно не знаю что делать. Просто этой ночью мне не хочется оставаться одной — и тебе тоже, верно? Мы обе не знаем, увидим ли еще своих мужчин. Разве тебя не тянет сбежать от собственных мыслей? Я не предлагаю тебе любовь, девочка, но могу предложить близость, тепло и внимание.
— Но… я люблю… люблю одного человека.
— Конечно. — Алеана совершенно серьёзна, ни тени улыбки. — Я тоже люблю своего мужа, Юлия.
— Любите? Но… вы же здесь. А он…
Алеана обнимает девушку за талию.
— Я люблю своего мужа, Юлия, — тихо говорит она. — А мой муж любит меня, а ещё жить не может без гор, чащоб — чем более непроходимых, тем лучше! — и путешествий невесть куда, главное, чтобы в конце его ждал очередной заброшенный город, покинутый храм или таинственные руины. И он ненавидит светскую жизнь. А я — обожаю. Обожаю людей, искусство и комфорт. Обожаю столицу, обожаю мой салон, разговоры о живописи и поэзии, музыкальные вечера, театр, флирт, ванну в любой момент, чистую одежду, умелую горничную. Люблю балы, люблю верховые прогулки. Прогулки — а не многомесячные блуждания в грязи! А развалины… они бывают живописными, но хороши исключительно на пейзажах или подмостках: в качестве декораций. Нет, определённо, я не смогла бы отказаться от комфорта ради того, что кажется мне по меньшей мере спорной целью. Да что там! Я терпеть не могу все эти руины, ночёвки под открытым небом, грязных аборигенов, грубый быт. Всё это совершенно точно не не по мне. А мой муж озверел бы здесь спустя месяц. Нет, брак — совершенно не повод мучать друг друга, заставляя жить чужой жизнью.
Юлия молчит, смотрит чуть исподлобья, и взгляд испытующий и требовательный.
— А эти? Поклонники? — По тону понятно, как невысоко девочка ценит ее свиту.
— Ах, поклонники… — Алеана и не думает прятать взгляд: ей вообще этот разговор куда комфортнее, чем гостье. Юлии неловко: неловко спрашивать, неловко лезть в душу, но упрямство не даёт отступиться. Или не упрямство, а девочке просто очень надо узнать, как справляются с ожиданием другие. Что ж… тайны в этом нет. — Мы оба взрослые, здоровые люди со своими потребностями. Игнорировать их было бы по меньшей мере глупо. Ни я, ни мой супруг не аскеты, не монахи — и смирять желания тела не видим смысла. Мы оба не путаем любовь с телесной верностью. Я знаю, муж рассказал бы мне, кто греет ему постель в палатке, если бы я спросила. Но мне неинтересно. Когда мы вместе, мы смотрим только друг на друга. Это всё, что важно. А когда он далеко — он сам не захотел бы, чтобы я чувствовала одиночество. Ночи с другими не делают меня ближе к мужу, но они такая же часть моей жизни, как живопись, светские обязанности, благотворительность, друзья. Без страсти мой мир стал бы беднее, мой супруг последний, кто пожелал бы для меня такого.
Девочка смотрит непонимающе и упрямо.
— А вы… вы совсем не ревнуете?
— Ревную, — неожиданно для самой себя Алеана отвечает честно. — А ещё — скучаю. Очень скучаю. И это отлично лечит от ревности. Я слишком редко вижу мужа, чтобы тратить время зря.
Юлия не отрывает взгляда от темного окна, в котором бьются отражения свечей, облизывает губы. Это не флирт, не кокетство — она просто волнуется и не скрывает этого. Не хочет или не умеет? И то и другое кажется Алеане исключительно возбуждающим.
— Я никогда…
— Не была с женщиной? Я знаю. — Алеана наклоняется, ведёт губами по линии шеи к затылку, легко целует ямочку у основания черепа. Прикосновения невесомы, руки лежат на талии, не удерживают, не прижимают. Вырваться можно без труда. — Тебе неприятно?
— Н-нет.
Алеана замирает, едва касаясь губами теплой кожи. На пару мгновений в комнате повисает тишина, даже дыхания не слышно, а потом Юлия вздыхает и наклоняет голову, подставляя шею под поцелуи.
— А если мне не понравится?
— Скажешь мне прекратить.
— И вы прекратите?
— Разумеется. Словосочетание “супружеский долг” всегда приводило меня в недоумение даже в отношении супругов. Какое отношение имеет долг к наслаждению?
На самом деле недоумение — неверное слово. Правильнее было бы сказать — бешенство. Но Алеана слишком хорошо воспитана, чтобы допустить такую несдержанность, даже если сейчас это было бы к месту.
Юлия откровенно колеблется, и Алеана наклоняется, чтобы шептать прямо на ухо, чтобы дыхание теплом ложилось на шею, чтобы распушившиеся за вечер локоны щекотали кожу над кромкой платья.
— Твой возлюбленный далеко, вы ничего друг другу не обещали. — Алеана легко касается губами мочки, потом так же легко — за ухом.
Редкий опыт. Обычно Алеане не приходится уговаривать, ей и отказывают-то нечасто, и не столько из-за её великолепия, сколько потому, что она прекрасно знает, кому намекать. Охотничий азарт — это не к Алеане, добыча никогда её не привлекала. Но к Юлии её тянет всерьёз, а потому можно пренебречь своими же правилами. Впрочем, даже в этом случае стоит знать меру, иначе соблазнение грозит превратиться в настойчивость, а настойчивость не подобает светской даме: в конце-концов, у гостьи был не один шанс согласиться. Алеана улыбается, только отражение в тёмном стекле смотрит невесело.
— Разве тебе совсем неинтересно, Юлия?
Тишина заполняет комнату, как вода, глушит звуки, даже потрескивание огня в камине и то почти не слышно. Юлия молчит, и Алеане тоже нечего сказать — разве что в последний раз коснуться губами шеи и отстраниться. В конце-концов, воспитанному человеку необязательно слышать слово “нет”, чтобы понять, что его общество нежелательно. Она уже выпускает Юлию из объятий, когда та порывисто поворачивается к ней и обнимает сама. Обнимает — а потом тянется и неловко, неуверенно целует первая.
Смешная — и нежная. Нежная — и смешная, вся. И зажмуренные глаза, и напряжённые до деревянности руки, и неловкая поза — полупадение, недообъятие, словно девочка так до конца и не уверена в том, что делает, а вот губы мягкие, и губ Алеаны они касаются требовательно, почти отчаянно, словно Юлия боится, что её оттолкнут. Смешная! Алеана притягивает ее к себе и отвечает.
Целуется Юлия неумело, порывисто, они сталкиваются зубами, и девочка пытается отстраниться, заливаясь краской, но Алеана удерживает — и снова целует, медленнее, вдумчивее, нежнее. Времени много, всё время — их, и Юлия расслабляется, подаётся ближе. Ресницы опускаются, пряча лихорадочный серый взгляд, губы становятся мягче, податливее, двигаются чутче и точнее — узнавание, а не захват.
Алеана так же мягко притягивает её к себе, гладит плечи, спину, обхватывает затылок. Волосы ласкают ладонь, в них так и тянет зарыться — и Алеана зарывается, пропускает сквозь пальцы шелковистые короткие прядки, сжимает их в горсти, и Юлия стонет в поцелуй и сама тянется ближе, обвивает руками шею, путается пальцами в сложном переплетении прически. С глухим стуком падает на пол шпилька.
Они целуются долго, вдумчиво, никуда не торопясь. Юлия отвечает всё увереннее, всё смелее распускает руки — затылок и шея, талия, спина — а потом и вовсе ведёт ладонями вверх и, поколебавшись, обхватывает тяжёлую грудь. Алеана чуть не смеётся от того, каким на миг становится выражение лица Юлии.
— Нравится? — лукаво щурится она.
— Завидую, — мрачно отвечает Юлия.
Взгляд искрится смехом.
— Было бы чему! — Алеана фыркает и следует её примеру: грудь Юлии ложится в ладони легко и ладно, и та не удерживается от рваного вдоха, когда Алеана прижимает соски прямо сквозь ткань. — Большая не очень чувствительна.
Юлия, может, и хотела бы поспорить, но Алеана играет со стремительно твердеющими сосками, и кажется, Юлии сейчас не до эстетических норм. Плотный шёлк корсажа скользит, мешает, наверняка сглаживает ощущения, но Юлия и так дышит часто, сглатывает, прикусывает губу — и взгляд из-под ресниц становится почти ошарашенным. Преграды, даже такие иллюзорные, всё делают интереснее — тем острее будет момент, когда пальцы коснутся обнаженной кожи.
Алеана никуда не торопится: столько возможностей, и хочется не упустить как можно больше. Юлия в её руках тоненькая, отзывчивая, чуткая, и платье совершенно не мешает познавать её. Одежда препятствует только неумелым любовникам, только нетерпеливые стремятся сорвать её как можно быстрее. Алеане не занимать терпения — и опыта тоже. Кончики пальцев ведут по самой кромке декольте, там, где сдавленная тугим корсажем кожа и так чувствительна, где контраст прохладного шёлка и тепла прикосновений заставляет Юлию ахнуть ещё до того, как Алеана склоняется, чтобы поцеловать её в шею.
Напряжение ушло. Теперь девочка сама подаётся ей в руки, запрокидывает голову, подставляя шею под поцелуи, ахает, когда, Алеана ощутимо прижимает отчаянно частящий пульс зубами, но не пугается, не дёргается — наоборот, обмякает, словно её внезапно перестают держать ноги. Хорошо, что ладонь Алеаны давно лежит на её пояснице. А уж удержать невесомую Юлию сил хватит. Та цепляется, льнёт, втирается всем телом — и совершенно не возражает ни против поцелуев за ухом, ни против губ, прихватывающих мочку, ни против острого языка, который обводит ушную раковину — только всё чаще вздрагивает всем телом, а потом и вовсе стонет — негромко, растерянно, почти жалобно — и тут же прикусывает губу.
Алеана поднимает голову на оборвавшийся звук, поднимает руку и проводит пальцем по губе, там, где её приминают ровные белые зубы.
— Всё хорошо?
Юлия заливается краской и молча кивает. Алеана снова проводит по прикушенной губе, смотрит вопросительно.
— Я громкая, — кожа у Юлии алеет даже на груди, про уши и скулы и говорить нечего, и Алеана не может удержаться и снова не обласкать языком ушко, прежде чем выдохнуть в него.
— Чудесно! Чем откровеннее ты будешь, тем реже я буду задавать дурацкие вопросы. И тем меньше отвлекаться…
Юлия замирает, а потом фыркает, и когда Алеана вновь целует ее в шею, уже не пытается заглушить стон.
Юлия подставляет горло под поцелуи и в свою очередь тянет руки к Алеане, гладит, стискивает. Тоненькой Юлии не нужен корсет, её талию и так можно ладонями обхватить, а вот Алеана его носит, и Юлия, нащупав эту броню, возмущённо открывает глаза и тянется расстегнуть платье. Спасибо прогрессу за застёжки более удобные, чем шнуровка, которую быстро распустить невозможно — разве что взрезать. Алеана поворачивается спиной, и ловкие пальцы Юлии одну за одной отщелкивают вычурные пряжки. Платье сползает, обнажая плечи, и в правое немедленно приходится поцелуй, а потом они ложатся на кожу, как летний ливень — частыми короткими касаниями. Алеана выгибается, жмурится, почти мурлычет от удовольствия, и Юлия окончательно справляется с застёжками. Платье спадает под собственной тяжестью, остаётся лежать неопрятной винной лужицей. Алеане надо бы вышагнуть из него — но ладони Юлии ложатся ей на грудь поверх корсета и рубашки, она прижимается со спины, стискивает руки и легко кусает Алеану за загривок. Низкий стон растекается по комнате, как разлитые духи — Алеана любит, когда её удерживают не только руками, а Юлии, несмотря на хрупкость, вполне хватит характера.
А вот навыка носить корсет ей точно не достаёт — и пока Юлия недоуменно шарит по спине в поисках шнуровки или пряжки, Алеана успевает повернуться. Инициатива — это восхитительно, но Юлия права — одежда уже мешает всерьёз.
Платье Юлии сдаётся без борьбы. Алеана была права: никакого корсета, совсем тонкая нижняя рубашка скорее подчеркивает, чем скрывает. Алеана обхватывает руками талию, ведёт ладонями вверх, накрывает острые грудки. Юлия вздрагивает от прикосновения к твёрдым соскам, и Алеана помогает ей вышагнуть из складок ткани, да и сама наконец оставляет своё платье за спиной.
Из будуара в спальню — всего несколько шагов, и Юлию не приходится уговаривать. Они останавливаются лишь у постели: лампы горят ярко, и сейчас становится очевидно, что девочка пренебрегла не только корсетом, но и чулками. Спасибо, что сейчас не носят ни фижмы, ни кринолины и даже ни пяток нижних юбок — хватает и одной. Дарвальд не пожадничал: никакого батиста, и сейчас Алеана ведёт ладонью от колена Юлии к бедру, позволяя тонкому шёлку ласкать светлую кожу вслед её прикосновению. Юбка послушно собирается складками, и Алеана замирает лишь тогда, когда понимает, что давно должна была наткнуться на панталоны. Нет, Юлия, конечно, не раз упоминала о том, что не собирается носить “эти репетузы с дыркой на самом дорогом”, но Алеана как-то не ожидала, что та появится на балу вообще без нижнего белья. Юлия напрягается, и Алеана замирает, успев ещё ощутить под пальцами совсем тонкую полоску ткани. Рассмотреть эти странные панталоны ужасно любопытно, но усугублять девичье смущение — не лучшая тактика, и Алеана просто подаётся вперёд, прижимается всем телом и снова целует Юлию. Самый лёгкий способ отвлечь — и самый приятный. Ладони скользят по тоненькому отзывчивому телу, и Юлия ахает в поцелуй и цепляется за Алеану так, что самое время потянуть её на кровать и, пока она ещё сидит, под шумок стянуть мешающуюся рубашку. Собственная одежда мешает Алеане куда меньше — возбуждается она всё равно легко, а снимать всё это впопыхах… Нет уж, увольте! Ей и так есть чем заняться.
Есть время для страсти — а есть для нежности, и сейчас этой нежности в Алеане столько, что, кажется, она задохнётся, если не выплеснет её. Хорошо, что Юлия уже не так напряжена, хорошо, что она снова улыбается — не только губами, но и взглядом, ямочками на щеках, морщинками у глаз — и Алеана целует каждую, выглаживает кончиками пальцев. Не для того, чтобы стереть — зачем, если без этих морщинок Юлина улыбка не была бы и вполовину такой солнечной? Просто ей хочется трогать Юлию везде, и виски, брови, кончик носа и подбородок ничуть не менее соблазнительны, чем шея, ключицы или соски. Только неумные люди ограничивают себя, Алеана знает — чувствительным может быть все что угодно, смотря кто и как касается. Она гладит лицо Юлии, пальцы обводят губы — тонкие, скорые на смех и ухмылку, на шутку и иронию, и Юлия вздрагивает и распахивает глаза. Алеана не успевает понять, что означает внезапный лукавый прищур, как Юлия прихватывает ее палец губами — осторожно, но крепко, и смотрит с весёлым ожиданием. Кончика пальца несмело касается язык, ещё раз, ещё — с каждым движением увереннее, и Алеана позволяет себе рвано выдохнуть. И какой кретин решил, что подобное возбуждает лишь мужчин? Близость и доверие заводят куда вернее, чем любые непристойные намёки, а поцелуй в бровь может быть большим откровением, чем член во рту.
Юлия смотрит в упор, глаза огромные, штормовые, растерянные — и смеющиеся. Палец осторожно сжимают зубы, не больно, лишь обозначая, и Юлия улыбается лукаво и чуть смущённо, и лицо у неё такое выразительное, что Алеана почти слышит: “Поймала! И что теперь?”
Не рассмеяться удаётся с трудом — не над Юлией, от чистой концентрированной радости. Юлии хватает задора, и отваги, и любопытства, и это по новой заполняет Алеану нежностью. Она смотрит Юлии в глаза, легко гладя пальцем язык, улыбается эхом лукавой улыбки, и Юлия вскрикивает, стоит наклониться и поймать острый сосок губами. Грудь у девочки нежная, и ласкать ее одно удовольствие. Лизать, обводить, сжимать, перекатывать в пальцах, всасывать, потирать — и упиваться тем, как непосредственно реагирует на всё это Юлия, как ерзает, стонет, вскидывается, как выгибается — то подставляясь под ласки, то пытаясь избежать их.
Они обе тяжело дышат, Юлия то тянет к ней руки, то комкает в пальцах простыни, и уже не стесняется ни стонать в голос, ни вскрикивать, ни сжимать Алеану со всей силы, неожиданной в этом хрупком теле.
Странные панталоны оказываются совершенно крошечными и неумолимо возбуждающими — полосочка ткани на узких бёдрах, — и Алеана сглатывает и накрывает промежность ладонью. Юлия замирает каменно, напрягается всем телом, а потом с отчётливым выдохом заставляет себя расслабиться — и еле заметно разводит ноги.
В очередной поцелуй Алеана вкладывает всё восхищение и гордость, а потом сползает вниз, раздвигает её колени шире и устраивается между ними.
Кружево скорее волнует, чем прикрывает, и Алеана целует обжигающе горячую кожу вдоль кромки белья, гладит разведённые бёдра, выпирающие косточки, нежную кожу на животе, а пальцы второй руки скользят все ниже. Юлия снова замирает, но остановиться не просит. И Алеана не останавливается. Проводит пальцами сверху вниз и обратно, нежно, неумолимо, глядя на раскрасневшееся лицо — и ткань влажнеет, и той же влажностью сверкает взгляд из под ресниц. А потом ресницы опускаются, и Юлия закусывает губу, силясь сдержать рваный вздох.
Сквозь кружево чувствуются короткие волоски, и когда Алеана сжимает горсть, Юлия едва заметно подаётся бёдрами ей навстречу. Алеана сдвигает ткань в сторону и чуть нажимает пальцем — между складочками обжигающе горячо и уже влажно, и стоит провести несколько раз, нащупывая клитор, как Юлия стонет, напрягая длинные ноги.
Странные панталоны по-своему удобны, по крайней мере их тоже можно не снимать: ткани так мало, что она не мешает, даже когда Алеана сползает вниз, раздвигает пальцами складки плоти и приникает к ним ртом. Юлия дёргается под ней, вскидывается, так что приходится обнять ее за бёдра, удерживая. Она и так не собирается останавливаться, но хриплое “Ещё!” подстегивает, как свист кнута.
Алеана кружит языком вокруг клитора, дразнит, а потом касается его прицельно и точно и снова отступает. Юлии надо совсем немного, чтобы начать метаться под её губами, но Алеана безжалостна. Она лижет, обводит, всасывает, сжимает губами, и челюсть успевает затечь, пока Юлия не срывается. Её тело напрягается до дрожи в мышцах, вздрагивает — крупно, почти спазматически — раз, другой, третий. Юлия почти рычит и вскидывается, бьётся, пытается свести колени, едва не своротив Алеане скулу, и та едва успевает упереться ей в бёдра. — Всё. Всё.
Алеана отстраняется, и девочка всё-таки сжимает ноги: плотно, судорожно, и дергается, запрокидывая голову. Судороги пронизывают ее раз за разом, только интервалы становятся всё дольше. Самое время подползти поближе, прижать крепко, ощутимо, словно помогая справиться с дрожью. А потом Алеана снова сжимает в горсти влажную промежность, и Юлия всё-таки кричит.
Алеана всерьёз думает, что на этом вечер кончится: девочка едва способна поднять ресницы, а взгляд и вовсе невменяемый — вот-вот заснёт. Хотя чужое упрямство нельзя недооценивать: стоит Алеане отойти к умывальнику за ширмой, как ее зовут по имени — негромко, но вполне уверенно, — а когда она возвращается с полотенцем и обтирает любовницу, та и вовсе тянет её на себя. Целоваться всё ещё чудесно, и Алеана не сразу понимает, что втирается пахом в Юлино бедро.
— О… — девочка отрывается ото рта Алеаны, смотрит в лицо — и губы округляются так же, как глаза. На пару мгновений всё застывает, а потом Юлия решительно целует ее снова и так же решительно просовывает руку между ними.
Рука неуверенно ползёт вниз, накрывает промежность, а потом Юлия получает возможность оценить удобство панталон и разреза “на самом дорогом”. Пальцы у неё неловкие, но чуткие, а уж когда Алеана накрывает её кисть своей, подсказывая и направляя, всё и вовсе получается замечательно. Так замечательно, что отдышаться удается не сразу. Юлия лежит рядом задумчивая, но на вопросительный взгляд улыбается без напряжения.
— Ну как? — Алеана смотрит с весёлой нежностью. — Стоило удовлетворять любопытство?
Юлия потягивается всем телом, смотрит в глаза, и лукавое обещание во взгляде искрится, как отблески свечей на бриллиантовых гранях.
— А оно не удовлетворено, — с нескрываемым удовольствием отзывается она и тянется к шнуровке корсета Алеаны. — Мне ещё необходимо проверить про грудь. Чувствительность сравнить.
Алеана смеётся и сама распускает потайную застёжку.

***
Свой вопрос Алеана повторяет после полудня: заснули они обе едва ли не на рассвете, хорошо, что прислуга не имеет привычки будить хозяйку без приказа.
— Мне было хорошо, — неуверенно отзывается Юлия, без тени стеснения сидящая на постели нагишом. Оне думает пару секунд, и говорит куда увереннее: — Мне было очень хорошо.
Алеана улыбается. Это не ликование, не триумф — ей просто радостно, что у них вышло разделить наслаждение. И немного грустно: потому что, кажется, Юлии есть что добавить. И Алеана говорит это сама:
— Но повторить это ты не захочешь.
— Захочу. — Уверенный ответ обескураживает, и вот теперь Алеана cмеется ликующе: она не ошиблась, девочка удивляет ее раз за разом. — Когда не буду любить и ждать кого-то другого. Вы… здорово, что вы с мужем договорились. Но я… я не смогу так. Я не хочу думать, что Альвир с кем-то, пока меня нет. И сама тоже… не хочу. Может, это ошибка, может, глупость…
Алеана качает головой и наслаждается. При всей неловкости и сомнениях, свойственных юности, Юлия умеет себе доверять. Разве что не всегда четко слышит свои желания, но это приходит с опытом. Алеана тоже не сразу научилась понимать, чего хочет на самом деле, что по-настоящему важно в её жизни. Ничего. У Юлии неплохие учителя: сложно не начать думать, когда рядом эти двое. Мужчины! Даже лучшим из них недостаёт умения прислушиваться к себе и другим, а девочка достаточно умна, чтобы учиться на чужих ошибках.
Быть причастной к этому восхитительно не менее, чем недавний оргазм.
— Это не может быть ошибкой. У каждого свой способ любить и ждать. Тебе просто предстоит найти свой, возможно, не с первого раза.
Юлия тянется и снимает с принесённого утром платья крошечный кинжал. Брошь неуловимо увеличивается до полноценного клинка, огненные камни в рукояти вспыхивают и гаснут. Сквозняк?
Юлия смотрит на кинжал в ножнах, ласково проводит по гарде и поднимает голову. В глазах задумчивость и странная решимость.
— Сначала я попробую не ждать, — неожиданно твёрдо говорит она.

Выбор
Название: Выбор
Автор:  Джедайт
Бета:  Ызарга
Фандом: Оригинальный мир и персонажи  Джедайт и  Тиль Уленшпигель
Истории постояльцев таверны "У Барни"
Пейринг: Дэмиан Гростер/Дориан Атрей
Рейтинг: G
Размер: драббл
Для  Ленэль, которая заказывала это здесь

Вечер после долгой разлуки должен был закончиться иначе: посиделками у камина за бокалом отменного вина, разговором до самого утра о том, чем полнилась жизнь Дориана, пока его собеседника носило в других краях, рассказом Дэмиана о том, что в тех самых других краях встретилось по пути, признанием, что он — Дориан — успел соскучиться по компании Дэмиана. Подарком, в конце концов, который подбирался так тщательно, словно от этого зависела его — Дориана — судьба. Этим! Пусть даже опять нелепыми попытками Дэмиана его поцеловать, но не тем, что повисло в воздухе между ними.
Дориану казалось, что у слов нет смысла, потому что тот, что складывался, разум — или, быть может, сердце? — отказывался принимать.
Дэмиан перевел дыхание и буднично закончил:
— Каждый выбирает по себе. Ты свой выбор сделал, я — тоже. Жаль, они не совпали, но так бывает.
Дэмиан никогда не был скуп на эмоции, и Дориан привык, что рядом с ним благословенный всё равно что открытая книга. Отстранённое спокойствие, владевшее Дэмианом весь этот мучительный разговор, пугало. В голову лезла всякая чушь: например, что легенды о проклятых не лгали, живописуя ужасы, которые творили нелюди с холодными черными глазами и равнодушными улыбками. Не знай Дориан Дэмиана — бежал бы без оглядки. Только вот закавыка: стоя напротив, он отчаянно не верил ни в спокойствие, ни в отстраненность.
— Сними щиты.
— Зачем?
Раньше Дэмиан никогда ему не отказывал, и Дориан привык к вседозволенности: к тому, что если попросить — к его ногам положат и меч, и жизнь, и мир. И сейчас вопрос, а не в тот же миг протянутая на ладони душа, ошарашил едва ли не больше, чем приговор, который выносил Дэмиан их дружбе.
Дориан облизал губы.
— Прошу тебя. Мне надо знать.
Невнятный лепет не делал ему чести ни как герцогу Империи, ни как главе дипломатического корпуса. Но Дориан не мог объяснить не то что Дэмиану, зачем ему надо было знать, что прячет благословенный за своими щитами, он не мог объяснить этого даже себе.
Дэмиан молчал так долго, что, казалось, не ответит. Впрочем, ответу Дориан не обрадовался.
— Нет. Тебе не надо.
Это было совсем не то, на что он рассчитывал.
Настала очередь Дориана молчать: он бы хотел прервать этот разговор, взять паузу на раздумья, но Дэмиан, явившись, не снял ни сумки, ни клинка, и Дориан был уверен — ждать он тоже был не намерен.
— Ты не хочешь показывать мне безнадежность? — тихо спросил Дориан. Ему надо было вскрыть Дэмиана, добраться до сердцевины, надо было — и вместе с тем безумно страшно оказаться правым. Тому, кто когда-то спас ему жизнь и сохранил рассудок, Дориан не смог отплатить ничем другим, кроме боли. Или, быть может, надо было убедиться, что он — Дориан — не ошибался: Дэмиан не был спокоен, не пережил, не переступил через то, что чувствовал!
Дэмиан протянул руку, и Дориан не отшатнулся, позволил благословенному коснуться щеки и с трудом остановился и не подался вслед прикосновению, не втерся в теплую ладонь. Несмотря на жар, идущий от камина, Дориан мерз. Зима в столице выдалась лютой. Или, быть может, дело было вовсе не в зиме.
— Безнадежность — это смерть, — твердо ответил Дэмиан: — твоя смерть, Рио. Всё остальное — чудо, за которое я никогда не перестану благодарить Отца.
— Но тебе же плохо!
— Я услышал твоё "нет", мой герцог. — Дэмиан заправил за ухо прядь непослушных волос и положил руку на эфес. — Мои проблемы больше тебя не касаются.
— Что значат эти твои слова?
— Это традиция. Когда раменаи понимает, что взаимности не будет, он обязан озвучить своё понимание и донести до раменаи, что более не побеспокоит его своим присутствием.
Желание никогда не видеть этого наглеца, загаданное при встрече три года назад, исполнялось как-то криво… не вовремя! Дориан не хотел не видеть, не хотел прекращать. В конце концов, он успел привязаться! И теперь было совершенно нечестно решать за него, что закончится, а что нет, и каким именно образом.
— Для того, кто способен найти общий язык с кем угодно, ты удивительно крепко держишься за ваши традиции.
— Моя способность договариваться и понимать чуждые мне нравы не меняет того, кто я есть. А я, мой герцог, благословенный.
— Не смей решать за меня.
— Не смею, — тихо отозвался Дэмиан. — Я всегда решаю только за себя.
Дориан не нашелся с ответом, но Дэмиан его и не ждал — он шагнул к Дориану, крепко обнял и шепнул:
— Береги себя, Рио.
И так же неожиданно, как подступился, — отпрянул. Ещё пара ударов сердца, и дверь без стука закрылась за Дэмианом. При желании благословенные могли двигаться быстрее порыва ветра.
Дориан кинулся следом, коснулся ручки закрытой двери, но так и не решился её открыть. Всё происходило слишком быстро — он не успевал, чудовищно не успевал! — ни разобраться с собой, ни среагировать. Но путь до окна оказался ему по силам — Дориан видел, как Дэмиан сбежал со ступеней, как без привычной легкости поднялся в седло, как сорвал Кео в галоп…
Всадник давно растаял за воротами особняка Атреев, пропал в переплетении улиц, а Дориан всё стоял, слепо глядя перед собой.
Казалось, Дэмиан уехал сам и забрал с собой тепло, оставив только холод и чувство острой потери... Растерянности? Злости? Недоумения? Глупой, детской обиды? Да как он мог его оставить? Как только посмел?!
Оставил слишком много того, что Дориан привык игнорировать. То, с чем теперь необходимо было разобраться или забыть о Дэмиане Гростере навсегда.
— Отец, будь к нему милосерден.
Дэмиан был прав и не прав одновременно: каждый действительно решает только за себя. Но решение каждого из двоих влияет на другого, и не только на него, но и на людей вокруг, а потому точка в этом диалоге будет стоять не за закрытой дверью, а за тем, что выберет для себя он — Дориан Атрей. Дело осталось за малым: обдумать, выбрать и никогда не жалеть о принятом решении. Этот урок ему когда-то преподал Дэмиан Гростер, и Дориан собирался сделать всё, чтобы доказать: он его усвоил.